Он вырвался из густого ивняка и влетел прямо в круг света от костра. Вокруг никого не было. Еловое бревно, догорая, пузырилось смолой. Кольтер подошел к костру, окунул пальцы в горячую смолу и обмазал ею волосы.

Затем нагнул голову макушкой к огню. Прилипшие к черепу волосы зашевелились от маленьких голубых искр, пляшущих на голове.

Старик и мальчик, вернувшиеся к костру, увидели нечто поразительное. Коричневое тело, и круглая голова, светившаяся голубоватым звездным светом.

Шесть

Гласс

Хью Гласс попил из ручья. В сероватых зарослях голубики нашел себе пищу, обобрав все ягоды, несмотря на горьковатый привкус. И снова пил, проталкивая в себя глоток за глотком, пока живот не раздулся и не начал булькать при каждом движении. Развернулся головой к югу, ибо на север раскинулся выжженный до черноты бассейн Малой Миссури. К югу же убегал небольшой ручей, вокруг которого рос мелкий кустарник. К тому же, двигаясь в этом направлении, он будет удаляться от ри. Хью прополз на длину собственного тела и немного передохнул.

До форта Кайова на Миссури было более ста миль. Пытаться проползти это расстояние — безумие. Тем не менее остановиться было равносильно смерти. Он прополз еще на длину тела и снова передохнул. И еще раз. Каждый раз, как силы возвращались, он тащил себя на несколько дюймов вперед. На юг. Ручей будет петлять, даже пересыхать местами, почва станет каменистой. Но иного выбора нет. Ждать бессмысленно, да и некого. Протащить свое тело немного, остановиться, отдышаться. Еще протащить. Нужно найти идеальный ритм для движения. Он найдет. Остановка. Вперед.

Волоча поврежденную ногу, он полз вперед, то подтягиваясь на локтях, то поднимаясь на всю длину вытянутых рук, пытаясь отталкиваться здоровой ногой. Когда он поднимался, болели ребра, когда опускался ниже, ломило спину. Сломанная нога волочилась, словно бревно. От этого тоже болела спина. Некоторое время спустя проснулась боль в сломанной ноге. Уже не мертвая, но все еще бесполезная, нога при движении давала о себе знать и тупой ноющей болью, и внезапными огненными схватками. Но тлел в нем и другой огонь. Рожденный болью, он жег, затмевая протесты измученного тела, заставляя вонзаться локтями в землю, толкал вперед и назад, заставлял останавливаться, собирать силы и начинать все снова и снова. Он выжигал внутренности, полыхал перед глазами, рождая картины, которых Хью не хотел видеть…

…Вот он ворвался в сердце боя, размахивая ружьем, словно дубиной, выхватил мальчика, из рук нападавших. А вот шлепает его, поучая. А вот медведь, как человек, идет на задних лапах, чтобы задавить его в объятиях. На том самом поле, где он учил мальчишку держать ружье — правильно отставить локоть, выдохнуть и задержать дыхание. Солнце ерошит волосы мальчика, и яркий девиз реет на флаге. Вот зверь хватает его в смертельный зажим и дышит мускусом, медом, ягодами и гниением, а Джеми едет на коне впереди и смеется с пучком извивающихся змей в руках, и земля раскрывается, и стук копыт уходит во тьму и сырость…

Хью очнулся, рыча. Тут же поднялся и пополз дальше. Тени удлинились, земля стала тверже, узловатые корни высовывались из земли, затрудняя движение. Он спускался вниз, в ложе ручья. Трава цеплялась за одежду. Тростниковые заросли преградили путь.

Он подполз поближе и остановился, чтобы перевести дух и выбрать наилучший путь сквозь заросли. Он хотел добраться к воде до темноты, напиться, а утром начать все снова. Это казалось нелегким делом, хотя он чувствовал запах воды и мог слышать журчание, если лежал очень тихо.

Наметив маршрут, он двинулся дальше, и тут же множество хрупких пальцев вцепились в его одежду, впились в тело. Выбравшись из одного сплетения тростника, он попал в другое. А волочащаяся нога… Пронизывающая боль всякий раз давала знать, когда нога цеплялась за что-то.

Хрипло дыша и потея, Хью продирался сквозь заросли, часто отдыхал, атакуемый насекомыми, кашлял от пыли и цветочной пыльцы. К тому времени как он выбрался из тростника, стемнело. Остановившись, чтобы протереть глаза и восстановить дыхание, он почувствовал, что еще и похолодало.

Хью охватило чувство, близкое к отчаянию, когда он понял, что, не спустись он в низину, мог бы увидеть покинутый лагерь. Если бы там кто-то был, с ним можно было бы разговаривать, перекрикиваясь. Потратить целый день, чтобы проползти так мало…

Еще немного. Совсем немного. Сил почти не осталось, но вода была рядом. Казалось, это заняло целую вечность — ползти дюйм за дюймом по этой неровной местности. И остановиться теперь, когда цель так близка. Нога стала болеть сильнее, и Хью полностью сосредоточился на дороге. Размеренно двигаясь, он взобрался на невысокий холмик и посмотрел вниз.

Вода. Уже видна. Последнее усилие, и вот он добрался до ручья, уронил голову в поток, почувствовал его прохладу, начал пить. Отпрянул, закашлявшись, снова попил, отдышался и пил, пил, пил.

Пока он преодолевал этот последний этап, стемнело окончательно. Хью немного отполз от воды и уронил голову на руки. Проснулось чувство голода. Но еще больше хотелось спать.

Ему слышалось, что птицы поют над его могилой. Во сне он лежал в той самой яме, там, в лагере, и земляной холм виднелся рядом. Друзья положили его туда. Он чувствовал прохладный ветерок и слышал пение птиц. Он пошевелился, вспоминая, и ярость ударила изнутри, придавая сил и заставляя подняться. Хью застонал, стиснул зубы. Он поднимется. Поднимется и тронется в путь. Проклятый Джеми сейчас где-то смеется над ним. Пусть смеется. Пока. Он найдет его. Он будет ползти. Как червь. А потом снова научится ходить и найдет того, кто бросил его здесь. Хью открыл глаза. Пение птиц, ветерок, солнце: утро.

Он собрался с силами, повернулся на левый бок и напился. Потом осмотрел местность при свете дня. Вокруг было много ягод, а еще попадались растения, чьи корни, как он знал, можно есть.

Снова в путь, за завтраком. Он собрал все коренья, которые смог отыскать, набил ими карманы. Вряд ли ему удастся найти еще что-нибудь съедобное между Мораном и Великой. Вернувшись к ручью, он напился до отвала, передохнул несколько минут.

Затем отполз от воды и двинулся дальше. Он знал, что овраг будет становиться все глубже, шире, превратится в большое ущелье и наконец выведет его на широкую равнину. Где-то там, впереди, придется расстаться с ручьем, а, возможно, и с жизнью. Он пополз дальше, отдохнул, снова пополз. Неплохое начало дня в его-то состоянии.

Овраг извивался, камни царапали тело. Сильно досаждал ветер, забивая глаза и рот пылью. Пара ворон обратила на него внимание, но, решив, что он движется слишком быстро, пронеслась мимо. Хью взбирался на возвышения, переползал через острые каменные глыбы. Становилось все теплее, и первый пот выступил на лице. Он сплюнул и продолжил путь, отмечая, как мелеет поток при каждом повышении местности. Наконец воды в ручье осталось так мало, что он решил напиться впрок.

Глотая воду, Хью снова думал о том, кто покинул его, обрек на это змеиное ползанье, мучительные попытки выжить. Желудок его был пуст, но сердце переполнилось горькой пищей мести, способной поддержать силы, заставлявшей двигаться, чтобы вернуться и свести счеты.

Хью выбрался из илистой низины и продолжил путь. Ярость отвлекала разум от боли. Передвигаясь дюйм за дюймом вверх по холму, он проговаривал те слова, которые произнесет, когда настанет великий день расплаты. Снова и снова он повторял их, каждый раз немного меняя и видя при этом испуганное лицо того, кому были они адресованы, придумывал на ходу его жалкие возражения и готовил гневные ответы. Казалось, только это и поддерживало его силы.

Человека, который еле полз вдоль расширяющегося оврага, наполняла странная разновидность счастья — мечта о мщении. Но вдруг в одном из видений он слишком засмотрелся на лицо мальчика и решительно прогнал от себя эти мысли. На юг… Ползти, грызть корешки, дремать, просыпаться в липком поту, и ползти, ползти…